Подвижник ради искусства 26 мая 1927 года скончался Борис Михайлович Кустодиев, русский художник

Автопортрет у окна. 1899

26 мая 1927 года скончался Борис Михайлович Кустодиев, русский художник. Его прах покоится на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры (Некрополь мастеров искусств).
Кустодиев, конечно, певец пышного, избытствующего, полусказочного русского мещанства. Полнота жизни, яркие краски, образы материального, мирского благополучия. Возможно, поэтому Кустодиев так не любил революцию (достаточно посмотреть на его зарисовки первомайских демонстраций середины 1900-х годов) и так любил вечный полдень русского городского и деревенского уклада, в котором он редко видел (потому что не хотел видеть) социальной диалектики, а усматривал только обаятельный результат русского труда.
У него не так много зимних зарисовок, а те, что есть, не про зиму, а про зимние радости. Вообще бедная русская природа — не его предмет. С большинства картин на нас смотрит русское лето, недолгое, но щедрое своими дарами. И как символ этой русской избыточности русские девушки, русские венеры, русские купчихи — дамы, тронутые полнотой.
Глядя на овальных купчих и шарообразных купцов Кустодиева (даже Шаляпин у него вышел похожим на купца), задаешься вопросом: а почему именно они были в его эстетической вселенной символами благополучной стабильности? Ведь купец — это тот самый буржуа, тот самый капиталист, который ради прибыли осваивает новые рынки, завоевывает новые земли, открывает новые производства, стимулирует научные открытия, но и разрушает многое на своем пути (в первую очередь, человеческие судьбы, судьбы наемных работников)? В любом случае он не пребывает в блаженной неподвижности. Я полагаю, что в этом вообще трагедия русского сознания: оно видело прекрасный промежуточный результат, но не видела процесса. Русский купец по форме соответствовал той культуре, в которой он сформировался, но по существу ничем не отличался от поджарого и аскетичного немецкого предпринимателя. Радикальный надлом в дореволюционном обществе произошел до всякой революции, а взгляд художника, который этого надлома более всего боялся, ничего не увидел.
Кустодиев боялся революции и когда она произошла, осмелился лишь на мгновение заглянуть в ее глаза, создав своего знаменитого «Большевика» в 1920 году. Надо сказать, что в этой композиции есть элемент самоиронии. В 1905 году Кустодиев сделал две зарисовки, посвященные революционным событиям в Москве. На них был изображен гигантский остов, шагающий по улицам города, над церквами, над толпами бегущих людей, над баррикадами. Та же композиция, тот же сюжет, только оценки ровно противоположные. Возможно, Кустодиев немного пародировал того старого себя. В дальнейшем художник всерьез за тему революции не брался. Он участвовал в обслуживании гражданского культа новой власти (оформление Петрограда к 1-й годовщине Октябрьской революции, агитационные плакаты, лубки и т.д.), но переосмысления происшедшего в его творчестве нет. После 1917 года он такой же певец мещанства, как и до нее. Только мещанство уже другое — советское. Впрочем, «Русские типы», вышедшие в 1922 году, дань той России, ушедшей.
Но есть, конечно, и иной Кустодиев — портретист, иллюстратор, карикатурист, шаржист, театральный художник, а еще скульптор. В его галерее не только пышные купчихи, но рафинированные интеллектуалы в юбке (они обычно сверкают худобой), не только мещане, но и люди искусства, ученые, поэты, государственные деятели. Кстати их реалистичные изображения, избавленные от лубочного антуража, преобладают именно в советский период творчества художника. Часто рисовал Кустодиев самого себя, жену и сына. Попадаются среди его работ портреты священников и монахинь.
Последние годы Борис Михайлович тяжело болел. Обнаруженный в 1909 году туберкулез позвоночника с годами прогрессировал и в конце концов свел художника в могилу. Евгений Замятин, чьи произведения Кустодиев иллюстрировал в 1920-е годы, вспоминал: «Маленькая комнатка — спальня, и у стены справа в кровати — Борис Михайлович. Эта кровать здесь не случайная вещь, я ее хорошо помню: от изголовья к ногам, на высоте, так, аршина с небольшим, был протянут шест — мне было непонятно, зачем это. На столике возле кровати лежала моя рукопись, Борис Михайлович хотел показать мне какое-то место в тексте, протянул руку — и вдруг я увидел: он приподнялся на локте, схватился за шест и, стиснув зубы, стиснув боль, — нагнул вперед голову, как будто защищая ее от какого-то удара сзади…
С собой я унес впечатление: какой усталый, слабый, измученный болью человек. Через несколько дней я опять был здесь — чтобы на этот раз увидеть: какой бодрости, какой замечательной силы духа человек!
Меня провели в мастерскую. День был морозный, яркий, от солнца или кустодиевских картин в мастерской было весело: на стенах розовели пышные тела, горели золотом кресты, стлались зеленые летние травы — все было полно радостью, кровью, соком. А человек, который напоил соками, заставил жить все эти полотна, сидел (возле узаконенной в те годы буржуйки) в кресле на колесах, с закутанными мертвыми ногами и говорил, подшучивая над собой: «Ноги — что… предмет роскоши! А вот рука начинает побаливать — это уже обидно»…
Когда я впервые увидел в одной комнате, рядом художника и его картины, рядом художника и человека — я понял: какую творческую волю надо иметь в себе, чтобы, сидя вот так в кресле и стискивая зубы от боли, написать все эти картины. Я понял: человек Борис Михайлович — сильнее, крепче любого из нас. И еще: его жизнь — это «житие», а сам он — подвижник, такой же, каких в старое время знала его любимая Русь. С той только разницей, что его подвиг был не во имя спасения души, а во имя искусства. Илларион-Затворник, Афанасий-Сидящий, Нил-Столбенский-Сидящий, и вот в наши дни — еще один «затворник» и «сидящий». Но этот затворник не проклинал землю, тело, радость жизни, а славил их своими красками».
Кустодиев умер 26 мая 1927 года. Похоронен он на Никольском кладбище. На его могиле был установлен по эскизу В.В.Воинова памятник в форме «голубца» — резного деревянного столбика с двухскатным покрытием и укрепленным на нем медным крестом с распятием. В 1948 году вместе с надгробием прах перенесен в Некрополь мастеров искусств.